Дневник осужденного за наркотики ¶
By: Oreon on 2017-04-07 16 ч.
Дневник осужденного за наркотики
Дневник осужденного на семь с половиной лет 27-летнего жителя Набарежных Челнов Евгения Веретеникова - документ, позволяющий составить исчерпывающее представление о работе следствия по делам, связанным с оборотом наркотиков.
29 июля 2015 года
С криками «наркоконтроль!» меня схватили за локти и бросили лицом в траву. Надели наручники. Один из мужчин в черной одежде сел на мой велосипед. Согнув пополам, меня посадили в машину и отвезли в ближайший отель, где провели досмотр, на котором порвали и сломали половину моих вещей. Пытались даже разобрать велосипед, но, естественно, ничего не нашли.
Дальше был отдел ФСКН, находящийся в типовом здании детского сада. Меня завели внутрь. С порога я увидел Артура, он сидел в наручниках на лавке, со ссадинами на лице. «Нас поимели», — сказал он, попытавшись развести руками. Меня провели дальше и посадили на стул. Рядом сидела девушка Ивана, с пустыми глазами; прошептала: «8 лет ему обещают». Сам Иван сидел в другом конце коридора, его взгляд тоже уходил далеко — сквозь стены детсада. Когда он меня заметил, пересел чуть ближе, заговорил громким шепотом. Речь была обрывистой: «Они всё уже решили, нам нужно придерживаться легенды, что я бухгалтер, Артур директор, а ты поставщик, мы должны признать эту легенду и всё подписать, с Артуром они уже договорились, отрицать нельзя, иначе будет хуже». На вопрос — что значит «будет хуже»? — он ответил, что тогда они всё расскажут родителям. Ваня находился там уже часов 10. Я не знаю, что там происходило все это время, но мой лучший друг, директор айти-фирмы, спортсмен, и немало повидавший в жизни человек, явно успел потерять рассудок.
Меня начали водить по кабинетам. Сначала меня повели «бить». Передо мной стояли три человека: двое смеялись, один, с грозным выражением лица, размахивал дубинкой, а я сидел в наручниках на стуле в центре комнаты. Сотрудники ничего конкретного не требовали, те, что без палок, толкали в плечи и спрашивали «ну чо?», а тот что с палкой, сказал: «Нам приказано тебя бить». Сперва я спросил: «За что?», потом до меня дошел абсурд происходящего и я удивился: «Приказано?». Мужчина замялся, убрал палку и сказал: «Ну, если всё правильно сделаешь, не будем». Что имелось в виду под «правильно» никто не знал.
«Битьё» на этом закончилось. Дверь открыл лысеющий мужичок — позже я узнал, что это оперативный сотрудник Альберт Деговцев. Он спросил: «Что у вас тут свидетель делает?» и повёл в другой кабинет. Дальше был долгий ночной опрос, я уже хотел спать, но время было только 4 утра. Сначала передо мной положили опросы моих друзей и стали цитировать места, где они меня сдают, хотя от Вани я знал, что он ещё ничего не подписывал. Я уже понял, что скрывать что-либо бесполезно, признавал, что наркоман со стажем, много чего пробовал, рассказал, как и на каком сайте покупал, но этого было недостаточно. Лысеющий оперативник часто повторял моё имя — два-три часа подряд, просто сидел и повторял. Потом он сказал, что я должен подписать всё, что он скажет, тогда меня оставят свидетелем. Затем начал что-то печатать, задавать мне вопросы. Я старался понять каждое слово, но всё было как в тумане. Он просил подтвердить, что мои друзья зарабатывали миллионы, что видел, как они занимались продажей, я отказывался.
30 июля 2015 года
К утру я уже был в отчаянии. Ни в кабинете, ни в коридоре не было окон — казалось, что прошло уже больше суток. Опер сказал, что свидетелем мне уже не быть, шанс упущен. Последние пару часов он в красках описывал моё будущее. Мне уже не хотелось ни спать, ни пить, ни жить дальше, я уже верил к тому времени, что это конец. Напечатал он в итоге почти то же самое, что было в опросах, которые мне показал. Говорил правду: что нашёл в интернете магазины с запрещенными веществами, что мы скинулись и купили себе наркотиков, что знаком с Ваней и Артуром давно, и что мы часто курили вместе. Признавал всё это я устно, именно такими фразами, а в напечатанном тексте всё было несколько иначе. От усталости было сложно понять, что написано, к тому же Альберт не замолкал ни на секунду и убеждал, что это детали юридического языка, формальности, а по сути всё то, что я говорил. Опер пошёл домой, а меня снова вывели в коридор. На этот раз друзей видно не было, время узнать было негде.
Я попросил воды у проходящего мимо мужчины.
— А допрос уже был?, — спросил он. — После допроса всё будет, подожди. Пока можно только в туалет. Это оказалось очередным испытанием. Сложно верить в силу закона, в права человека, в то, что у тебя вообще остались хоть какие-то права, когда пытаешься сходить в туалет с наручниками за спиной и с ними же пить ржавую воду из под крана, а защитники правопорядка смотрят и смеются.
Когда я снова увидел оперативника, я решил, что прошёл день. На этот раз у него был мой мобильный. Он описал ситуацию так: «Мне нужно два свидетеля, которые скажут, что лично у тебя покупали наркотики. Лучше, чтобы ты сам выбрал двух человек. Если они всё сделают правильно, мы их отпустим, иначе мы будем брать по очереди всех, с кем ты говорил по телефону и переписывался „Вконтакте“ и работать с ними жестко». Он сходу назвал первых 5 человек, с которыми угрожал «поработать». Поразмыслив остатками сознания, я согласился на его предложение, уже зная, что значит «работать жестко», а также осознавая, что больше половины моих знакомых употребляют наркотики. Я указал двух человек из записной книжки, у которых, был уверен, нет при себе ничего запрещенного. Перед допросами их проводили мимо меня, чтоб я сказал им, что нужно говорить. Я угощал их гашишом, больше ничего не знают. Тогда я уже понял, что я попал серьезно, поэтому старался просто уменьшить взрывную волну.
На какой-то небольшой промежуток времени меня вывозили из здания — в ГНД, сдавать тест на наркотики, и домой на обыск. Дома никого не было — тогда шёл дачный сезон. Мои ключи были у сотрудников. Тут всё как обычно, нашли соседей-понятых, одной из них оказалась моя крёстная, начали переворачивать квартиру. Предупредили, что лучше самому всё выдать, иначе придут с собакой и перевернут ещё сильнее. Я последовал совету, в протокол даже записали, что добровольно показал, где храню. Хранил, не мудрствуя, на столе. Оперативники обнаружили и изъяли пару плюх и бумажку со следами белого порошка. Забрали ещё коробочку с мятными конфетами — одну, по просьбе оперативника, я съел при нём.
Допросы я помню почти так же смутно, как ночной оперативный опрос, да и мало чем они отличались. В дверях стоял всё тот же Альберт, следователь требовал поставить ещё одну подпись под теми же словами, а оперативник поправлял, если я что-то говорил иначе. Помню, что следователь постоянно улыбался, часто цокал языком и повторял «тяжко», «жестко». Мне объяснили, что молчащая женщина в углу — это мой адвокат, что права хранить молчания у меня нет, так как допрос уже начался, что любое отхождение от того, что я говорил ранее, только увеличит мне срок, потому что будет считаться ложными показаниями. Мой адвокат кивала головой. Следователь спросил, помню ли я, что говорил ранее, я ответил: «Смутно». «Сейчас напомню», — сказал он, повернулся к монитору и стал читать.
Текст был вдвое длиннее. Я замечал множество дополнений, пытался их оспорить, говорил, что это не мои слова. Следователь ответил, что я не могу отказаться от этих показаний, потому что это фактически доказанная оперативная информация, а я могу её только дополнить. Адвокат кивнула. На моменте, когда рассказ пошел о названных мной товарищах, у следователя было записано, что они стабильно и много закупались у меня наркотиками. Я сказал: «Мы не так договаривались, я угощал их и всего один раз». Адвокат вступилась за меня, попросила записать с моих слов. Следователь отказался. По сути в допросе я так же, как и раньше, признавал, что покупал наркотики вместе с Иваном, какое-то время мои наркотики хранились у Артура, что курил их с друзьями. Появлялись новые абсурдные предложения о передаче денег, то ли Артуру, то ли наоборот, формулировки были неясными. Следователь настаивал, что я не могу ничего изменить, что это лишь цитаты из других допросов, адвокат кивала, а на строчке «свою вину в сбыте признаю, раскаиваюсь», сказала, что это про то, что угощал — мол, фактически это считается сбытом, а признать вину — единственная возможность уменьшить срок. Когда следователь закончил, я спросил: «Как я могу дополнить этот допрос, для чего я здесь присутствую?». Адвокат пояснила, что я могу согласиться частично и пояснить с чем несогласен. Не согласился с тем, что в допросе написано «продавал», я не говорил этого. Следователь допечатал с моих слов: «Я не занимался продажей наркотиков», показал мне и адвокату, после чего дописал «но иногда продавал знакомым людям», объяснив это тем, что тоже может вносить дополнения. Адвокат кивнула. Все подписались.
На самом деле всё было так: я нашёл онлайн-магазины, мы поехали в Питер, потусили там, скинулись и купили в найденных магазинах наркотиков — качественных и дешёвых. Привезли в Челны, поделили, ну и, конечно, постоянно употребляли на разных тусовках. В деле всё выглядело иначе: сначала я не понимал, зачем они добавляли детали вроде незначительного «..., выполняя свою роль, ...», не придавал значения этим формулировкам, хоть некоторые и выглядели угрожающе. Нас с самого начала убедили, что преступление уже доказано, статья не изменится, и вопрос только в том, сойдутся ли наши показания. Только от этого зависит, смягчится ли наша вина.
Очные ставки мало чем отличались от допросов: нас сажали друг напротив друга, спрашивали, узнаем ли мы друг друга и не испытываем ли к друг другу ненависти и всего такого, после чего зачитывали допрос одного из нас, спрашивали, принадлежат ли ему эти слова, сразу уточняя, что слова по-любому принадлежат — вот подпись, изменить ничего нельзя — потом зачитывали допрос второго. Следователь объяснил, что подписи мы ставим не за то, что согласны, а за то, что прослушали. На очных ставках были те же, государственные адвокаты: родители узнали о том, что нас задержали, спустя сутки и не успели никого нанять. Здесь я узнал, что у Артура нашли пару кирпичей гашиша, пакетик таблеток, амфетамин и целую коллекцию психоделиков, что выдал он всё добровольно и хранил в своём офисе — бизнес-центре «2/18», проще говоря, в Тюбетейке, у него была там студия звукозаписи. Узнал, что в деле есть ещё два человека, с которыми я лично не общался — это были друзья Артура. Между мной и ними ставок не проводили. Ещё узнал, что меня хотят посадить под домашний арест. Старший следователь сказала, что мне повезло — у меня будет время попрощаться с родными и собраться, и что на это у меня будет целая неделя. Может даже две.
По одним данным мы провели там сутки, по другим двое. Сам я не могу сказать с уверенностью, но когда нас повезли в изолятор, был вечер. Коллектив оказался неплохим: добрый взрослый армянин и два парня — один за наркотики, второй за нападение на таксиста. Армянин обвинялся в мошенничестве. Никто их них не был злым или агрессивным. Свою вину отрицал только один — утверждал, что ехал на такси с пьяным другом и тот отказался платить, а таксист запросил с него полную стоимость. В итоге к таксисту подъехали друзья и толпой избили парня, сами же подали заявление и назвались свидетелями. Обидная история, если тут всё правда, хоть и вполне предсказуемая. Остальные не отрицали, что проказничали, и просто готовились отвечать. Выслушав мою историю, сказали, что мне не повезло, немного пообсуждали места лишения свободы и опыт общения с правоохранительными и судебными органами и больше к этой теме не возвращались. Пили чай, спорили о моменте зарождения жизни и энергии во вселенной.
На первом суде нам избирали меру пресечения. Нас отправили в изолятор: судья не давал мне домашний арест, пока в суд не явятся все собственники квартиры, включая бабушку и больного деда. Через неделю я всё-таки оказался дома. Мне запретили пользоваться любой связью, звонить не разрешалось даже родителям — только следователю, инспектору и адвокату. Надели на ногу браслет, выдали устройство слежения, выглядящее как дисковый телефон с четырьмя кнопками: «звонить», «не звонить», «информация» и «вызвать полицию». За устройства я расписался более 20 раз, в дальнейшем каждую неделю требовали расписки, что всё помню, не нарушаю, претензий не имею. В сумме на всяких бумагах за полтора года я поставил почти пять сотен подписей. Суд определил мне время прогулки — с 10 до 11 утра — в это время я мог выходить на улицу.
3 августа 2015 года
Первый день прошел утомительно. Состояние было подавленным и всё таким же отчаянным. В основном, я занимался уборкой своих вещей на долгое хранение и собирал сумку, которую возьму с собой в тюрьму. Приходили родственники, высказывали мнения. Общались записками, опасаясь жучков — в изоляторе рассказывали, что это частая практика, ставят их во время обыска или заранее, приходя проверять, к примеру, пожарную сигнализацию. Я услышал тогда сильную фразу: «Смерть — это страшно, но сам ты раз — и умер; Для близких горе, но к этому можно привыкнуть. А твоя ситуация будет годами убивать и тебя, и близких, и привыкнуть к этому невозможно».
Ещё в первый день я узнал про камеру, на которую сотрудники записывали все обыски — после моего они забыли её у меня в комнате. На ней было видео с обыска квартиры Артура и несколько других, не связанных с моим делом. Посоветовавшись с адвокатом, отец решил, что её стоит вернуть: без неё бы дело, скорее всего, чуть затянулось, пользы от этого не было. Он поехал в ФСКН и отдал её лично в руки начальнику.
Долго думать, чем занять время пребывания дома, не пришлось: на следующее утро в 7 часов в дверь позвонили. «Ты едешь со мной, — сказал оперативник. — Есть разговор». Следующие месяцы я провел в ФСКН — вечером меня отпускали домой, утром забирали снова. Никто толком не говорил, когда это закончится и когда уже будет суд — все изо дня в день обещали, что осталась примерно неделя. О сроке тоже говорили разное — в среднем это было 8 лет. Статья (228.1 ч.4 п «г») предполагала от 10 до 25, но обвиняли меня тогда только в покушении на сбыт, что отнимало 20% от срока. В первый же день мне объяснили, что это частая практика — оставлять одного из фигурантов на домашнем аресте, что есть ещё шанс смягчить своё наказание, указав пару друзей, у которых будут при себе вещества. Адвокат настаивал на том же, только убеждал сделать это официально, в форме контрольной закупки, говорил: «Сдаёт каждый полуторный». Предлагалось признать всю вину и кого-нибудь сдать. В таком случае гарантированно и официально получаешь бумажку, фиксирующую, что ты сдал человека. На суде она вроде как дает скидку до 25% на срок.
Шли недели. Чаще всего я проводил время в одном и том же кабинете, у Деговцева, и ежедневно выслушивал разные истории про тюрьму, про судьбу людей, которые «поступили неправильно». Я пытался говорить с ним рационально. Он предложил сотрудничество - деанонимизировать каких-нибудь продавцов из открытого интернета, заметив при этом, что у них курс на натуральные вещества, может кто-то выращивает дома, а за спайс им не платят. Я понимал, что смогу легко найти продавцов, они не особо умеют прятаться, но меня удивляло другое, - почему ФСКН сами этого не делают, не ищут, не закрывать и по сути, не выполняют то, для чего они есть. В общем на предложение о сотрудничестве я ответил, что могу найти и показать какие-нибудь сайты, что в принципе они могли бы сделать и сами, но сдавать и подставлять живых людей, с которыми тем более меня ничего не связывает, я наотрез отказался.
Иногда Альберта не было в отделе, тогда мне назначали сиделку из остальных оперативников, которые, как правило, были этому не рады. В основном, я всё так же выслушивал описание будущего, которое они мне готовили. «Сдавать не стыдно, все так делают», — повторял каждый второй. Один всё же оказался изобретательным — выяснив, что я художник и знаю английский, поставил мне задачу, сделать ему дизайн толстовки с картинкой и надписью — так, чтоб там четко было написано, что он наркополицейский, но чтоб наркоманов не распугать. Надеюсь, этот парень успел погонять с красным листом марихуаны на всю грудь и подписью Staff Ranger.
Были и повторные очные ставки, на них мало что изменилось, были уже нанятые адвокаты, они советовали не отрицать сказанного, лишь добавлять «наркотики не продавал», а при сильном изменении текста могут добавить статью за ложные показания.
Адвокат продолжал настаивать на практике: он сам долго проработал старшим следователем и с уверенностью утверждал, что делается только так. Ещё от него я впервые услышал, что если бы я убил человека, работать было бы проще — там гораздо больше оправдательных приговоров и сложнее доказывать, а здесь достаточно просто слов. Почти каждый разговор с ним заканчивался фразой: «Решение, конечно, за тобой, но ты хорошо подумай, что для тебя важнее». В одном я ему точно верил — если уж человека взяли, его посадят. Это, опять же, практика, а по практике, если человек арестован, приговор будет обвинительным.
Сентябрь 2015 года
Внезапно у меня появился второй адвокат — оказалось, его нанял дядя по советам друзей. Новый был моложе и, как минимум, согласился рассмотреть разные варианты линии защиты. Иметь двух адвокатов оказалось накладно и непродуктивно, поэтому от первого я решил отказаться. Второй, к слову, был бывшим зам. начальника ФСКН.
Он тоже не отрицал, что вся следственная структура держится на рыночных отношениях, но я с первого раза убедил его, что не буду никого сдавать, и к этой теме он больше не возвращался. Мы с ним пошли к нынешнему замначальника, и тот предложил новый вариант: сначала сделать на деньги ведомства контрольную закупку на рампе, где я и покупал вещества, а потом съездить в Петербург и показать им закладку. На этом мы почти договорились, но, посоветовавшись, он понял, что это никак не поможет поймать продавцов. Предложил другой вариант: так как им нужно больше громких дел и изъятого веса, я могу добровольно выдать им определенное количество наркотиков; это не наказуемо, а взамен я получу положительную характеристику для суда от ФСКН. По сути от меня требовалось беспалевно купить 100 грамм кокаина, амфетамина или килограмм марихуаны или гашиша и официально им выдать то, что можно сказать, «нашёл». Я подумал какое-то время, но в итоге отказался от предложения: совесть не позволила мне его принять, да и в мою линию защиты мало вписывался добровольно выданный килограмм травы.
Время шло, заканчивался срок домашнего ареста, с разных сторон я начал слышать про взятки. Никто не называл конкретных сумм, но речь шла о продаже машин, квартир и крупных кредитах. Разумеется, мне самому ничего не предлагали — выходили на родителей. Я просил их игнорировать подобные предложения. По слухам, и у родителей моих друзей было достаточно таких возможностей. Меня убивало уныние, ничего толком не происходило, не менялось, напряженность и суета делали меня беспомощным и подавленным. Злила мысль о том, что те, кто собирается меня посадить, кроме своих зарплат, хотят срубить ещё как можно больше. Все говорили, что за деньги можно только уменьшить наказание — в законе для этого указан диапазон сроков, изменить статью за деньги нельзя — только за «большие деньги». Запомнил с того времени фразу «Официальный прайс выставят перед последним судом — пока не стоит торопиться».
Октябрь 2015 года
Через два месяца закончился срок домашнего ареста, и я думал, что на этом моя волокита и закончится. Но нет: на очередном суде нам просто продлили меру пресечения еще на два месяца. Следователь заявил судье, что ему нужно ещё немного времени — пару недель.
Шла осень, уныние крепчало. В ФСКН меня уже не привозили — я должен был добираться сам. Разрешили приезжать на велосипеде. Это было странное чувство — свобода, движение, ветер в лицо, закат над рекой, но при этом я еду к следователю на очередной допрос. Или от следователя, и жду при этом, пока все, наконец, закончат свои бюрократические формальности. А затем меня посадят.
В очередной беседе с адвокатом выяснилось абсурдное обстоятельство. Тот факт, что у меня не нашли ничего уголовного ни при себе, ни дома (за две плюхи с обыска мне грозило максимум 15 суток или штраф), не играл мне на руку, наоборот, сильно усугублял положение. «Пойми, тебя должны посадить, это практика, сейчас решается только на сколько и по какой статье, — объяснял адвокат, — и если бы у тебя нашли достаточный вес, можно было бы поторговаться и перейти на „хранение“, получить свои 4-6 лет». Теперь же из того, за что меня можно было посадить, оставалось только «разделение преступного умысла с организованной преступной группой, собирающейся сбыть наркотики в крупном размере». Звучало забавно; я не понимал, как можно доказать это, имея только слова, но но знал, что докажут.
Меня начали вызывать реже, иногда я оставался дома на целый день. По утрам во время прогулок обходил свой комплекс, иногда выбирался на бульвар. Подолгу пил чай, смотрел в окно — там бурлила жизнь, играли дети, люди выходили из дома и возвращались домой. Я начал подкармливать птиц, вскоре они ждали меня по утрам на подоконнике. Вспомнил, что незадолго до задержания купил гамаки для вечеринок на открытом воздухе. Следующим утром повесил один из них на два дерева во дворе и целых две недели наблюдал, как формируются социальные отношения между детьми. Сначала боялись ничейной вещи, потом начали появляться хозяева, потом, чтобы доказать, чей это гамак, даже стали драться. Но главное, что он никогда не пустовал, и было интересно.
Ноябрь 2015 года
Мне почти перестали звонить из ФСКН, о сроках говорили всё так же расплывчато: пара недель, максимум месяц, уже почти всё готово. Начал смотреть фильмы, которые давно не было времени осилить. Внезапно за мной приехали. «Одевайся, — говорят, — поудобней и потеплей, обувь без шнурков лучше, с собой только паспорт». Немного запаниковал, не ожидал такой внезапности, надеялся, что предупредят заранее. Позвонил адвокату, он сказал, что это ещё не финальный суд, что-то рядовое, ему присутствовать ни к чему. Оперативники попались человечные, объяснили, что пришли анализы из ГНД. За то, что я наркоман, мне полагается двое суток или штраф, повезли на суд. Приговор был уже напечатан и даже не озвучивался — просто выдали бумажку. По пути опера завезли меня в магазин, посоветовали купить воды, сигарет и чая, потом доставили в изолятор.
В камерах я уже бывал — эта была уже четвертой, на этот раз 10-местная, со столом и двухъярусными кроватями. Играли в шахматы, травили байки, за двое суток я почти прочел книгу — что-то про полёт валькирий, фантастика про российскую политику. Сокамерники, услышав мою историю, хлопали по плечу и говорили «хреново, парень, хреново». Расскажу о предыдущем опыте попадания в изолятор, незадолго до этой истории. Тогда это вызывало у меня сильную злобу — до тряски рук и скрипа зубов, сейчас же воспринимается вполне адекватно, просто такие порядки.
Весна 2015 года (предыстория)
Началось всё с банки пива. Мы с Ваньком шли к нему домой, взяли пива по пути, и уже на подходе к подъезду я открыл свою банку. Не успел я сделать и глотка, как из подъезда вышли два полицейских и остановились в метре от нас. «Тебе придется пойти с нами», — поздоровались они со мной. Сначала меня повели в опорный пункт в соседнем доме, там держали примерно час, заставили раздеться до трусов, назвали это личным досмотром. Я немного переживал, чо они могут найти у меня гашиш, хотя, учитывая текущие обстоятельства, лучше б его нашли тогда — возможно, все сложилось бы иначе. Как бы то ни было, его не нашли. Я оделся, дождался полицейского бобика. Посадили назад, во что-то вроде багажника. Тесно, два приваренных стула, мне достался левый, напротив — мужичок, который дергался и кричал оскорбления в адрес полиции, за что, по видимому, и был пристегнут к стулу наручниками. Было настолько тесно, что колени больно упирались в колени мужичка. Подвинуться было некуда.
Привезли в отделение, снова начали обыскивать. Я уверял, что меня уже досмотрели, и предлагал, чтобы они связались с теми, кто меня сюда привез, но всем было плевать. Снова заставили раздеться, на этот раз полностью. С голым задом нужно было еще выполнить 10 приседаний. Всё это было противно, но меня уверяли: чем быстрее выполнишь указания, тем быстрее всё закончится; они врали. Забрали паспорт, носили по кабинетам, что-то обсуждали. Затем заявили, что я злостный нарушитель, многократно превысивший скорость и бежавший от правосудия, очень радовались. На мои доводы, что у меня нет ни машины, ни прав, внимания никто не обратил. Отобрали шнурки и рубашку — остался в свитере на голое тело. Закрыли. Камера была двухместной. Проснувшийся от лязга стальных дверей и решёток сокамерник объяснил мне, почему забирают рубашку: «Недавно тут на параше мужик повесился. Из рукавов петлю связал и прям на углу двери повесился, поэтому рубашки запретили».
Так я впервые оказался в камере, площадью 7-8 квадратных метров, где умещаются две шконки и туалет, отделенный стальной ширмой. Оставшегося места едва хватает чтобы между этими локациями перемещаться. Состояние было обескураживающее, в одно мгновение меняется очень многое, момента уже не хватает, чтобы всё это осознать, постулаты летят к чертям.
Часа через 4 — была уже ночь, но спать я даже не пытался — дверь открылась. «Веретенников, на выход», — крикнул сонный полисмэн так, будто до меня было метров 100. Опять тот же кабинет, вернули паспорт, сказали, что компьютер что-то перепутал, мне тут сидеть не положено, для меня только штраф за распитие. Швырнули вещи на стол: «Свободен».
Было бы слишком просто, если б история на этом закончилась. В ту ночь я всё-таки добрался до Вани, вечеринка ещё шла, все были рады меня видеть. Рассказал всё, что пережил, мы выпили пива, покурили гашиш и злость от произошедшего сошла на нет — всякое случается. Через неделю я заплатил штраф в 500 рублей через сайт госуслуг и совсем забыл о том случае. Но жизнь жестче.
Спустя пару месяцев мне на мобильный позвонил участковый — по крайней мере, человек, представившийся им. Спросил, почему я не оплачиваю штраф. Я удивился, не понял о каком штрафе речь, заверил его, что всё, что было, я всегда оплачивал.
— Странно, — замялся участковый и уверенно продолжил, — тогда тебе нужно сейчас подъехать в электротехнический отдел, написать объяснительную, что всё оплачивал, чтоб не было больше вопросов.
У меня на тот момент была температура, и я как раз выпил лекарств и планировал спать. Сказал, что болею и зайду в ближайшие дни, когда мне станет лучше. Участковый сказал, что лучше не тянуть и сейчас он сам приедет ко мне домой.
Через полчаса раздался звонок. За дверью были два полицейских, они сразу зашли в квартиру. Я поздоровался, указал на кухню, где был приготовлен стол и стулья. «Одевайся теплее, — сказал один из них, не обращая на жест внимания, — поедешь с нами». Я сказал, что мы говорили про объяснительную и я могу написать её дома. Позвонил участковому, описал ситуацию, тот сказал, что нужно всё таки подъехать, написать в отделе, потом довезут обратно. Я перестал понимать ситуацию и слегка запаниковал. Позвонил отцу, но толком ничего объяснить не смог, только что-то вроде «Пришли полицейские, забирают в отдел, говорят про теплые вещи, что-то про неоплаченный штраф, но о чем они — не знаю». То ли сотрудников взволновал звонок, то ли просто надоело ждать, но меня вытолкнули в подъезд, дали закрыть дверь и повели в машину.
Было очевидно, что всё это не ради объяснительной. Телефон забрали в машине, посоветоваться было уже не с кем. Возили с часок по городу, набивали машину, в отдел привезли сразу 5 человек. Через час очередь дошла до меня. В кабинете сидел полный мужчина, по голосу я понял, что это он представлялся участковым, но, скорее всего, им не был. «Штраф не оплатил, ещё и врешь, — сказал он, листая какие-то бумаги, — раздевайся». Я стал возражать: «О каком штрафе вы говорите? Всё, что получал, давно и вовремя оплачено». «Чек есть с собой? Ну вот и всё, я не собираюсь разбираться, каждый так может сказать, что оплатил, что мне, всем теперь верить?» Ещё минут 20 я пытался доказать, что платил, что чек есть, чтобы мне хотя бы дали телефон и я нашел бы смски из банка или чек на госуслугах. Вместо этого он собрал бумаги и вышел из кабинета. Взамен зашли двое, приказали снять шнурки и выложить на стол все вещи. Снова посадили в камеру — в ту же самую.
На этот раз мне попался приятный сокамерник, парень чуть старше меня, который забыл расплатиться за отвертки в «Мегастрое». Я ему верил: он был солидно одет и представился прорабом строительной фирмы. Сказал, что в мегастрой приехал на машине, набрал две корзины стройматериалов тысяч на 50, и забыл выложить на ленту набор отверток. И волей случая наткнулся на злую начальницу охраны «Мегастроя». В общем, ощущение, что я не один попадаю в глупые ситуации, успокаивало. Вечером родители передали мне пакет с едой, мы поужинали, и я впервые уснул в камере. На следующий день нам сообщили, что в камерах мы ждём суда, который пройдет по скайпу в порядке очереди, причем мы были последними в очереди, до нас было ещё 5 отделов. За второй день очередь до нас так и не дошла. Было скучно. Читая надписи на стенах, я задался вопросом, чем их делают. В щелях между доской и стеной я нашел кусочки белого камня, похожие на мел, вторую половину дня потратил на узоры с пальмами и птицами на стене, в которой был дверной проем — когда дверь открывали с той стороны, стена была невидна.
На третий день после обеда нас перевели в другую камеру, она была тоже двухместной, и там уже было два человека. Объяснили нехваткой мест для новых посетителей, а нас сегодня уже всё равно повыпускают, так что пока потерпим. Просто сидеть всем вполне хватало места — по 2 человека на скамье. Но вот встать, сделать пару шагов, размяться или пройти к туалету уже было трудно. Спустя ещё несколько часов, в камеру завели ещё двоих: пожилой старик зянял моё место на шконке, а я облокотился на входную дверь. Бледный парень из новой партии занял место за стенкой туалета. Так прошло ещё несколько часов, воздуха не хватало, если он вообще там был, общаться не хотелось, все по очереди глубоко вздыхали и ждали. Казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Меня вызвали третьим по счету — было около шести вечера. Завели в другую камеру, без скамей, на стене висел телевизор с прикрепленной веб-камерой, под ним стоял системный блок. Весь экран занимало лицо женщины на фоне флагов — как я догадался, судьи. Весь процесс выглядел так:
— Фамилия, имя, дата рождения
— Веретенников Евгений Андреевич, 2 января 1990 года.
— Не оплатил штраф, вину признаешь?
— Нет, потому, что штраф оплатил, могу предоставить чек, как только мне дадут такую возможность.
— Суд удаляется для принятия решения.
Меня выгнали в коридор, через минуту выдали распечатанное решение. Суд постановил наложить штраф в двойном размере. В постановлении указывалось, что я признаю вину и раскаиваюсь.
Я снова вернулся домой, снова был повод для злости. Перед глазами стояла камера, набитая людьми, и ощущение беспомощности, отчаяния. Я встретился с приятелем-юристом, рассказал о произошедшем, попросил совета. Выслушав, он развёл плечами: «Ну да, жестко, конечно, обидно, но вполне нормально, это не редкость, оспорить решение суда ты можешь, но моральной компенсации не добьешься, а на юристов потратишь больше, чем тысяча рублей штрафа». В итоге, немного успокоившись, я все-таки решил просто заплатить новый штраф и забыть об этом. Заплатил в этот раз через отделение сбербанка — прямо напротив отдела полиции.
А спустя ещё пару месяцев мне пришла повестка в суд. В ней говорилось, что я злостный рецидивист, уклоняющийся от уплаты штрафов. Я собрал все чеки и собирался нести их в суд, но за день до этого меня повязал наркоконтроль. Позже в деле я прочитал, что как отягчающее обстоятельство мне приписывают три административные статьи, две из них за злостную неуплату штрафов.
Ноябрь 2015 года
В конце осени меня внезапно забрали из дома в 7 утра, доставили в знакомое здание детского сада. Сначала я узнал, что в деле заменили следователя — новый был заметно старше, но никакой практической пользы мне от этого не было. Он сообщил, что пришли результаты экспертиз, и в них есть пара неувязок, а так как завтра в город должна приехать проверка, скорее всего, во главе с самим Путиным, нужно привести все дела в порядок. Оказалось, что эксперты не смогли определить состав мятных конфет из моей железной коробочки. Следователь объяснил: «Тут написано, что изъято 63 таблетки белого цвета, вещество не опознано, полностью израсходовано. Получается, я не могу его ни на повторный анализ отправить, ни тебе приписать, так что нужна просто объяснительная, в которой ты заявляешь, что это были конфеты». Меня рассердило, что даже на таком официальном уровне, как экспертиза, где правила должны соблюдаться особенно строго, они просто украли мою вещь. Мне нравились эти конфеты, они были мне дороги, я зацепился за фразу следователя, что вменить вещество мне все равно не смогут, и в объяснении написал, что хранил в коробке 63 таблетки чистейшего кокаина. Следователь заволновался, взял телефон и вышел из кабинета.
Через пять минут на моей «уфсин мобиле» — так я назвал кнопочную раскладушку, по которой меня должны были находить следователи и инспектор — позвонил адвокат. «Я оценил твою шутку, но стоит хорошенько подумать. Если оставить всё как есть, скорее всего, пара человек получит по ушам, на какого-нибудь эксперта, возможно, даже заведут уголовное дело, но чем эта ситуация поможет тебе? Просто наживёшь себе врагов, которые, если разозлятся, запросто найдут пропавшие 63 таблетки кокаина». В итоге в деле осталась строчка: «По существу поясняю, что эксперты съели мои конфеты». На следующей встрече со следователем адвокат напомнил про шутку с кокаином и по случаю рассказал историю про камеру, забытую на обыске. В те времена был другой адвокат и другой следователь, для нынешних это было легендой. «Что ж вы ничего не выменяли ни за камеру, ни за экспертизу, я б на твоем месте давно уже соскочил — удивленно обратился ко мне следователь, — Эх, не умеешь ты торговаться». Это было правдой.
Зима 2015-2016 годов
Время шло, я сидел дома, новым обстоятельствам в деле появиться было неоткуда, мы не понимали, чего ждут следователи. Через 4 месяца был очередной суд по избранию меры пресечения, по практике ее не меняют, и я продолжал оставаться на домашнем аресте. Всё время ходили слухи о близости суда — всегда обещали «неделю-две». Был ещё слух, что всё должны закончить до конца года, но вместо этого последовало ещё одно продление, перед самым Новым Годом. На том заседании адвокат попросил увеличить прогулку до двух часов, суд удовлетворил просьбу. Там же я услышал, что в конце года дела не сдают, потому, что отчет уже сформирован и они просто не зачтутся в статистику раскрываемости. Теперь говорили про январь. Стало ясно, что новый год я встречу дома. Новый, 2016, год.
За два часа прогулки можно было успеть гораздо больше — например, я побывал на выставках в музее истории города, увидел новую набережную, прыгал в батутном парке, фотографировал сусликов на первой дороге и даже катался с мамой на лыжах в лесу. Хотя со временем прогулка стала надоедать: я поздно ложился, было тяжело собираться утром, да и идеи закончились — окрестности я уже знал наизусть. В дальнейшем я гулял только по выходным с мамой, ну и иногда меня вытаскивала на прогулку девушка. Она помогала не унывать и не уйти в полное одиночество. В гости раз-два в неделю заходили пара друзей, один из них свидетель. Со временем было всё сложнее находить темы для разговоров, ничего нового у меня не происходило. Сложно было придумать, что написать в письмах моим друзьям в СИЗО; они сидели в Чистополе.
Ближе к марту ФСКН расформировали. Структуры больше не было, однако для меня ничего не изменилось: дело было открыто, следователь был тот же. Он вызвал меня ознакомиться с материалами дела. Следователь был заметно расстроен происходящим со структурой, мой адвокат отпустил по этому поводу пару шуток, сказал, что давно нужно было уходить — на гражданке спокойней и денег больше. Тяжело выдохнув, следователь подытожил: «Только всё наладилось, как снова не в тот карман полезли». Вернулись к делу.
Томов было 11, каждый толщиной с полкирпича, вся стопка была примерно полметра высотой. Интересной информации при этом там было мало — сомневаюсь, что хоть кто-то прочитал его полностью. Было много распечаток банковских операций, списки звонков, протоколы обысков, результаты экспертиз. Между тем, новые детали всё же были. Например, я думал, что нас определят как группу лиц по предварительному сговору, оказалось, что нам всё таки шьют ОПГ — срок теперь варьировался от 10 до 25 лет.
Из дела я узнал, что всё началось с участкового по имени Поляков Евгений Сергеевич, капитана полиции, который курил гашиш. В июне 2015 года его выследили и задержали сотрудники ФСКН, на месте у него изъяли 2 грамма гашиша. Судя по его показаниям, он раскаялся, согласился сдать и подставить человека, у которого покупал. Так и поступил. Сам участковый получил год условно. Его неоднократно вызывали в суд по нашему делу в качестве свидетеля, но он так и не явился. Его лицо я видел только на официальном сайте МВД, судя по которому он продолжает занимать свою должность.
Участковый Поляков сдал некоего Ишманова, который тоже пошёл со следствием на сделку — дал признательные показания, помогающие разоблачить других преступников. О его дальнейшей судьбе мне ничего не известно. Так в цепочке появился ещё один человек: он покупал гашиш у некоего Сагитова, который тоже сидит в Чистополе, и указывается как член преступной группы. За Сагитовым следили, его телефонные разговоры прослушивались. Насколько я знаю, его арестовали одновременно с Артуром. Ещё был некто Кунин, который тоже, судя по материалам, купил гашиш у Сагитова.
Ещё в деле фигурировал некто Сафуанов, он купил таблетки МДМА у Васильева, который, в свою очередь, взял их у Артура. Сафуанова арестовали по дороге в Казань и изъяли наркотики. Он дал признательные показания и получил 6 лет условно. С Васильева взяли подписку о невыезде, при этом он так же определяется в обвинении как член преступной группы. Итого: численность преступной группы достигла 5 человек.
Ивана арестовали дома, он жил с девушкой в съемной квартире. Ему позвонили на мобильный и попросили передвинуть машину. Скрутили в подъезде.
Обо мне до момента задержания в деле не упоминалось — я подозреваю, что меня решили брать уже после задержания Ивана и Артура. Я много раз звонил на телефон Артура, когда он пропал, в тот момент его мобильный был у оперативников, и на экране периодически появлялись мои имя, фамилия и фотография. Вечером того дня мне позвонила его девушка в слезах, сказала что у Артура отобрали машину, а сам он лежит без сознания и она не знает что делать, я приехал на велосипеде к месту встречи, где и был скручен. Её ещё днём забрали с улицы вместе с сестренкой и собакой, по её словам, заставили позвонить мне, угрожая ей и младшей сестре тюрьмой. Официально это называлось оперативно-розыскным мероприятием. В деле были расшифровки звонков Артура, среди которых были и наши с ним беседы, но к делу отношения они не имеют.
Весна 2016 года
На следующей встрече со следователем мне предъявили официальное обвинение. Предъявили мне сбыт гашиша Полякову и Кунину и сбыт таблеток Сафуанову. Этих людей я не знал, но обвиняли мен в общем преступном умысле о сбыте им наркотиков. Тех людей, которые на самом деле продали им вещества, я тоже не знал. Также мне предъявляли «разделение общего преступного умысла в покушении на сбыт наркотиков жителям города Набережные Челны, нуждающимся в их употреблении». Так и написано: разделял умысел в приготовлении к сбыту нуждающимся. Только с кучей красочных дополнений, вроде «предвидел возможность и неизбежность наступления общественно-опасных последствий в виде причинения вреда здоровью населения и общественной нравственности и желал их наступления, то есть действовал с прямым умыслом». Продлили домашний арест, дело отправили в суд. Шёл май.
Первое заседание назначили на 8 июня. Было страшновато: я не знал, чего ждать, а по предыдущему общению с судом был уверен, что приговор уже напечатан — остальное просто формальности. С другой стороны, мне уже порядком надоело проживать эти последние «две недели», хотелось какой-то ясности. Хоть многие и говорили «Радуйся, что пока дома сидишь», меня это совсем не радовало. Адвокат предупредил: за один день вряд ли успеют, будет несколько заседаний.
В суде я снова увидел друзей — впервые за почти 10 месяцев. Выглядели они неплохо, но усталость и волнение на лицах были заметны. Первое заседание не внесло практически никакой ясности, начали зачитывать материалы дела, было сложно что-то понять из тихой, монотонной речи прокурора. Дело я уже читал, по этому от скуки разглядывал зал, прокурора, судью, адвокатов, друзей, искал интересные детали. Как правило, заседание длится 2-3 часа, и ближе к 12 судья объявил перерыв... почти на три недели! То есть ещё как минимум 3 недели так называемой свободы. Начиналось лето, я снова достал велосипед.
Лето 2016 года
Теперь было понятно, что в деле уже ничего не изменится. Остались процессуальные детали, стало немного спокойнее. Я решил, что три недели оставили потому, что суд еще не успел принять решение, а после будет несколько заседаний подряд и всё закончится. Теперь конец виделся четче, и это заставило радоваться последним молодым дням на воле. Иногда получалось забыть на время о грядущем и просто встречать волосами солнце и ветер. Потом будильник оповещал, что до конца прогулки 15 минут, пора было возвращаться домой. Некоторые вещи вызывали угнетающие мысли, страшные, жестокие.
Например, у меня тогда было две собаки, одна уже старенькая. Учитывая собачий век, я понимал, что когда меня заберут, я больше её не увижу, никогда. Было и кое-что пострашнее: два старых деда, одна бабушка. Чаще всего получалось избегать тяжких дум. Не меньшую тоску вызвали мысли о личной жизни, судьбе моих отношений с девушкой и о её судьбе. Много раз я хотел предпринять радикальные решения, расстаться, чтоб меньше страдать позже, но что-то удерживало. Мы обходили эти мысли и учились радоваться тому, что есть, настоящему.
Дни до суда прошли почти незаметно, даже могу сказать, что прожил их в настоящем времени, а не в привычном уже ожидании. На этот раз суд был плотнее — 2 дня подряд, хотя по итогу снова ничего не изменилось. Но по меркам скучной жизни на домашнем аресте суды всё равно событие значимое: на них я видел друзей, видел хоть и вялое, но течение жизни за пределами квартиры. Адвокаты в ожидании судьи обычно обсуждали маникюр или новый айфон, но иногда рассказывали и интересные истории.
Например, я узнал, что мы не одни такие: во-первых, 80% всех заключенных в России сидят по 228 статье. Это удобная статья, имеющая большую практику и легко доказуемая. Всего заключенных в российских тюрьмах к 2016 году насчитывалось 646 000 человек. Это как всё население Набережных Челнов. Персонал тюрем — это ещё 300 000 человек. Ну и ещё 304 000 отбывают условный срок или находятся под домашним арестом. Однако при том, что за год общее количество заключенных уменьшилось, в стране открыли 9 новых тюрем и построили 15 дополнительных корпусов в существующих. Реальность такова, что часть россиян просто живут в тюрьмах.
Услышал свежую и наглядную историю о ловле наркоманов, случившуюся уже после расформирования ФСКН. Поймали двух парней, молодых и амбициозных, с одним косяком на двоих. Веса не хватало на уголовную статью — только административка, до 15 суток или штраф. По этому случаю были предприняты следственные меры: им устроили допрос. Сначала спросили, курили ли они этот косяк. Анализы уже все показали, так что ребята не отрицали: «Курили». Потом спросили, чей он был изначально. Тот, у кого из кармана взяли, говорит: «Мой». Начали выяснять, как он тогда попал ко второму, пугать 229-й (кража наркотических средств). Второй ответил, что взял у первого с его согласия. Но косяк изъяли у первого, значит он его вернул. Майор говорит: «Ну вот, а вы боялись. Всё добровольно, никто ничего не украл, денег друг другу не платили, ставьте подписи и можете идти домой, выпишу штраф вам, даже родители не узнают». Парни с облегчением выдыхают и ставят подписи. Бинго! Сбыт группой лиц по предварительному сговору! Статья 228.1 ч.3 п.«а», срок от 8 до 15 лет. Любая передача является сбытом, от 2 человек считается группой, они оба знали, что это косяк и передавали его сознательно. Проще некуда — протокол без изъянов. Парни даже без уголовного веса уезжают на 10 лет. Говорят, повезло ещё — могли и на 15 уехать, да ещё и со штрафом до 500 000 рублей.
За 2 дня прошло 4 заседания. Не помню уже, сколько прочитали томов. Новый перерыв объявили на месяц, даже чуть больше — в июле заседаний не было вообще. Снова я старался жить настоящим, не думать о том, чего не могу изменить, но со временем это становилось всё труднее. Тревожила новая мысль: я не мог представить ситуации, в которой меня не сажают. Настолько поверил в неизбежность заключения, что другого варианта просто не видел, и самое страшное — не хотел. Не осталось уже идей, планов, амбиций, не осталось желания жить. Я просто считал дни до конца, на этот раз мне их выдали 33 штуки.
Получил после заседания письмо от Вани. Пытается держаться, не унывать. Он всё это время провёл в одной 10-местной камере, думаю, это даже жестче, чем тюрьма, потому что в ней всё-таки есть жизнь, а здесь — просто ожидание и очень маленькое пространство. Оказалось, там не так уж мало знакомых: передавали приветы. Что расстроило — был привет от Эдика, приятеля, с которым мы катались на велосипедах уже после моего задержания, которому я всё подробно рассказал. Посадили его по той же статье. Видимо, учимся мы только на своих ошибках.
Примерно в середине лета у участкового, с которого всё началось, закончился его условный год. Получается, гашиш мы курили одинаковый, только я до сих пор ждал решения суда, и наказание мне светило гораздо более суровое.
Человек со временем ко всему привыкает, но к ожиданию привыкнуть невозможно. Когда долго чего-то ждёшь, начинаешь сам становиться этим, сквозь время твоё настоящее оказывается там. В тюрьме люди живут ожиданием свободы, пытаются стать ей, готовятся, стремятся, планируют, мечтают. Я же стал сам для себя тюрьмой и до сих пор так живу. Физическое состояние тоже ухудшилось: кроме того, что я стал очень мало двигаться и не забочусь о физической форме, я почти перестал есть. Не помню уже, что такое чувство голода, мысли о еде вызывают тошноту. Пищу употребляю в последнее время просто чтоб не болел от голода желудок. Немного страха во мне осталось, боюсь перемен, но желание, чтобы все это скорее закончилось, гораздо сильнее. Знаю, что в тюрьме начну поправляться, начну мечтать.
Естественно, когда живешь мыслями о тюрьме, начинаешь думать, как провести там жизнь: чем заниматься, чего добиваться, во что верить. Из того, что я знаю о тюрьмах, в них запрещено почти всё, но запреты и дают возможность создавать что-то новое, стало быть, там много интересного. По последним слухам, в тюрьмах почти не осталось книг: где-то библиотеки совсем убрали, где-то запретили передавать книги в посылках. С этим всегда были проблемы: чтобы книга с воли дошла до заключенного, её должны проверить, а значит, полностью прочитать. Чем более интересная книга, тем больше рук она пройдёт, и далеко не все читают быстро. Более того, попав в собственность заключенных, книга продолжает движение вниз по их иерархии. По письмам друзей из СИЗО, я узнал, что в последнее время законами и указами запретили в местах лишения свободы всю литературу, содержащую упоминания о войнах, Ленине, революциях и межнациональных конфликтах. Грубо говоря, это почти вся художественная и половина научной литературы. Проверять все книги на наличие запрещенного никто не будет, поэтому в итоге на всякий случай запрещают всё.
Если с чтением не получится, я планирую писать что-то своё. Описывать окружающий мир, делиться опытом или создавать новые, более приятные и разнообразные миры. Много сомнений и опасений связано с этими планами. Во-первых, приватность: со слов сидевших, между заключенными есть строгие правила о личных вещах: никто не смеет без разрешения трогать чужое, это часть внутреннего порядка. Но со стороны надзирателей, хозяев загона, постоянно проводятся шмоны, обыски, они запросто могут забрать у тебя что-то, попросту посчитав это не разрешенным. Любой текст они, скорее всего, будут читать, возможно уничтожат, а могут и признаки экстремизма найти и срок добавить. Во-вторых, свободное время: всё-таки мне грозит строгий режим, который подразумевает контроль над временем заключенных, а чтобы заслужить возможность выйти досрочно, скорее всего, придется много работать. В-третьих, инструменты для письма: бумага, ручки, карандаши. Нет толковой информации, как там с этим обстоят дела. Уверенность, что у меня всегда будет стопка чистой бумаги и горсть пищущих пренадлежностей, грела бы душу, но пока больше беспокоит страх, что всего этого не будет.
Еще в мыслях о тюрьме я рисую, учусь фантазировать, вспоминаю кадры со свободы. Последние месяцы стараюсь тщательно запомнить окружающий мир, его цвета, вкусы, запахи, то, каков он на ощупь. Часто смотрю на вещь, пейзаж, человека, и в голове у меня отражается рисунок шариковой ручкой на тетрадном листе.
Очередные суды не добавили новостей. Материалы дела дочитали, приступили к опросу свидетелей. В основном, это были понятые с задержаний, досмотров, обысков. Приглашали по нескольку человек, на заседание приходило 2-3 человека, иногда и вовсе 1 за весь день. Приходили и пожилые люди, некоторых приводили приставы. Целесообразность была сомнительна — все они уже ставили подпись в протоколах. Как правило всё было по одной схеме:
— Свидетель такой-то, были понятым на обыске?
— Был.
— Всё там поняли?
— Всё понял.
— Можете идти.
Адвокаты задавали дежурные вопросы: «известно ли вам что-то о причастности кого-либо из присутствующих к преступной деятельности?», все, разумеется, отвечали, что нет. Одного парня привели в шортах и шлёпанцах, по-моему, он был под чем-то. Соглашался с тем, что обыск был в июле, но настаивал, что был одет в зимнюю куртку, в связи с чем заявил, что июль был зимой. Услышав про ответственность за ложные показания, взял слова назад. Услышав, что вопросов к нему больше нет, сел рядом со мной на скамью подсудимых. Свидетелей в деле оказалось 42. Суд был похож на цирк, только это был грустный цирк.
От суицидальных и просто тяжёлых мыслей, спасения для себя я нашел в эскапизме — уходил в мир воображения. Фильмы, сериалы, книги, а главным образом, компьютерные игры и сон. Сначала просыпаться по утрам было пыткой. Я открывал глаза, обнаруживал на ноге браслет, не хотел верить, что это на самом деле, не хотел больше открывать глаза. Но со временем поймал ритм: спал, сколько хватало сил. Когда просыпался и получалось уснуть снова, сны становились ярче. Иногда даже получалось их контролировать, рисовать, продолжать предыдущие. А когда глаза уже не закрывались, когда реальность начинала душить, я полз к ноутбуку и запускал Хартворлд. Благо, люди придумали игры про выживание, которые отлично заменяют настоящую жизнь. Суть там в том, что ты начинаешь игру с нуля, голым, на необитаемой земле, находишь ветку, ещё одну, потом камень, делаешь топорик и пытаешься не умереть от голода, холода, диких животных, затем по камешку строишь жилище. Через месяц ты уже охраняешь свой замок от других игроков, участвуешь в войнах, заключаешь союзы. В общем, там всегда хватает дел, чтобы мысли о реальном мире не появлялись вообще. Играл до тех пор, пока глаза не слипались, а сил оставалось ровно на два шага до кровати.
Так, незаметно, в реальной жизни прошло несколько месяцев. Я почти не общался с друзьями, родственниками, встречи были поверхностны, любые темы скучны, я хотел быстрее вернуться к своему миру. На прогулку по выходным меня буквально вытаскивала мама. Иногда к этому времени я ещё не спал и после возвращения садился играть, продумывая за эти два часа план постройки новой башни. Так прошло несколько судов. Сидя на них с блокнотом, я проектировал здания, разделял границы, а за три часа обеденного перерыва успевал прийти домой и отбить нападение врагов. Но со временем надоело и это. Наиграв в одну игру 1500 часов, бродя по своим владениям и понимая, что давно уже всё сделал, я чувствовал ложь происходящего. Искал другие игры, нырял в другие миры: 500 часов в новом мире, и 500 в ещё одном, в ГТА-5 онлайн по сюжету я даже содержал плантации марихуаны и кокаиновые склады. Судя по игре, это весело. Так продолжалось ещё пару месяцев, пока в одной из стимовских игр мне не выпала шмотка, которую можно было продать за игровую валюту, — золотой ракетомёт. Впервые за очень долгое время у меня появился план, вызвавший искреннюю улыбку. Я обзавелся целью.
Осень 2016 года
На реализацию плана ушёл почти месяц. Я всё ещё спал и играл большую часть времени, но при этом чувствовал: происходит что-то настоящее, интересное, моё и, что особенно важно, задача была не из простых. Необходимо было перевести игровые деньги в криптовалюту — в конечном итоге в биткоины. Не буду описывать все действия и шаги, их было не мало. Скажу только, что по прошествии месяца, на моём столе лежал гашиш. Забытые и забитые воспоминания нахлынули тёплой волной: я вспомнил друзей, наши ночевки под открытым небом, путешествия, вечеринки, трипы, ссоры, проблемы, решения, время, ритмичный стук колес, запах волны на Финском заливе. Я снова хотел жить.
Достав вертушки, я насобирал любимой музыки, отыскал свои фотографии, альбомы с рисунками. Заваривал плюшку и возвращался в свою реальность, шаг за шагом. Игры уже не так манили, спать хотелось меньше, возвращались тяжелые мысли, но я от них не бежал. Я почувствовал силу: двигаться, бороться, жить дальше. Со временем, я собрал свой мир по кускам, почти перестал ждать и начал готовиться, решил написать свою историю, оставить её на бумаге. Тогда же осознал, что лишить себя свободы я могу только сам, и ещё вспомнил, что пока не огласили приговор, у меня есть выбор.
Мысли о побеге появлялись и раньше, но тогда они были отчаянными, грубыми, нелогичными: «Бежать, без оглядки, спрятаться, никого не видеть, бежать». Теперь я решил их обдумать. Главный вопрос был: «Куда бежать?». От кого — понятно; почему — понятно; но куда? И, в основном, вопрос был не географического характера — у меня не было цели. Технически я перебирал много вариантов — ни одного хорошего, любое решение имело плохие последствия. Сам побег — преступление, на этот раз я действительно и осознанно могу стать преступником. Любой вариант начать новую жизнь — подделка документов, пересечение границы — новые преступления. Срока давности нет, по статистике 80% находят в первые 2 недели, средний срок поиска остальных — 20 лет. По особо тяжкой статье данные отправляют в интерпол. Всякие политические убежища — это для Ходорковских и Сноуденов, тех, кому есть, что предложить взамен. Всех родных будут пытать, друзей тоже, а как они обращаются с людьми, я теперь прекрасно знаю. К тому же, за каждый день в бегах добавляется штраф. Самым безопасным вариантом оставалось жить одному в съемной квартире, не выходя из неё. Это мало чем отличается от тюрьмы, по крайней мере, в лучшую сторону. Совесть тоже не на стороне бегства: я хочу стоять лицом к тем, кто предъявляет мне обвинения, выражать и отстаивать свою позицию. В итоге мой выбор определила ясная мысль: «При заключении я буду знать срок, будет, к чему стремиться, и я останусь честен, в первую очередь, с самим собой. Бежать — это пожизненно».
Суд продолжался, появлялись более интересные свидетели. Приятели, которые в ФСКН говорили, что покупали у меня гашиш, на суде заявляли, что мы просто вместе курили, и что ничего я им не сбывал, сами со стола брали, а оговаривать меня их принуждали сотрудники наркоконтроля. Однако, в деле теперь было две версии их показаний и какой из них верить, решать оставалось судье.
Были свидетелями и оперативники, вызывали даже начальника отдела. На вопросы адвокатов «на чём основано утверждение об устойчивости преступной группы?», «как долго велось наблюдение и разработка?» все единогласно отвечали «секретная оперативная информация». Были и проколы в их показаниях. Например, Альберт Деговцев сказал, что читал смски с изъятого телефона, при этом на тот момент телефон был опечатан и трогать он его не имел права. В основном, все грамотно уходили от ответов и ничего, что могло бы нам помочь, в деле не появилось. На одном из заседаний я узнал конвойного, который заводил в зал суда Ваню, — этот парень классе в восьмом пытался отобрать у меня мобильник и оторвал рукав моего пиджака.
Стоит ещё рассказать что я вообще думаю о наркотиках. Что такое наркотики вообще? В первую очередь, это страшное слово, которого большинство боится и избегает. При этом не многие знают, как эти наркотики выглядят, как действуют и, главное, какими бывают. Они повсюду — почти все люди употребляют наркотики, будь то алкоголь, сигареты или какой-нибудь новопассит. При этом те же люди утверждают, что некие абстрактные «наркотики» — это зло. С экранов нас кормят реальными и вымышленными историями о том, что люди становятся зависимыми, убивают из за наркотиков и повально мрут от передозировок. Такие случаи реально существуют, но их в разы меньше, чем от более понятного наркотика — алкоголя. Конечно, его невозможно запретить — он приносит огромную прибыль государству и развлекает население. При этом он вызывает агрессию, привыкание и очевидную интоксикацию — марихуана наносит организму значительно меньший вред, а большинство мнений о ней выдуманы. Главная проблема заключается не в существовании наркотиков, а в человеческой неграмотности и в том, что слишком широкий круг веществ объединяют под одним понятием. В которое хитро не включают одни из самых вредных веществ.
Почти каждый современный подросток пробовал наркотики — это вызвано интересом к запрету, популярностью в современной культуре и легкодоступностью. Но что пробовал подросток? Чаще всего он может сказать только, курил он это или нюхал. Люди не знают, что они употребляют и откуда это взялось, и вот это действительно зло. Предприимчивые люди занимаются массовым производством и распространением дешевых синтетических веществ — солей и спайсов, занимаются этим анонимно и с серьезной подготовкой, чаще всего, имея прикрытие и наверняка зная, как вести себя в непредвиденных ситуациях. С этим потоком очень сложно бороться — это большой бизнес.
Невозможно запретить наркотики, люди всегда будут их употреблять, но можно продвигать грамотность. Я думаю, после того, как в России в 2010 году на каждом углу легально продавали химию, на которую охотно подсаживались школьники, в школах должны были начать учить, как отличить коноплю от спайса и что тебя ждёт, если будешь нюхать соль. Известный факт, что в Амстердаме легализована марихуана, в Чехии она декриминализована, в части штатов США отпускается по рецепту. Теперь ещё и легализация в Канаде. Люди не верят уже, что наркотики зло, потому, что это — откровенная ложь.
Лично я расцениваю вещества как сильный инструмент, который может круто изменить жизнь как в хорошую, так и в плохую сторону. Для кого-то это необходимый инструмент, большинству же он не нужен, но, как любым инструментом, им нужно уметь пользоваться. Путь эксперимента здесь очень опасен — важно иметь знания. Благо, есть книги, статьи, исследования, энциклопедии, где можно узнать, что тебя расслабит, а от чего ты выйдешь в окно. Есть способы максимально безопасно покупать качественные вещества, зная, что покупаешь — это не многим сложнее, чем как заказать роллы, и даже быстрее. Из-за незнания таких вещей люди не перестают покупать. Они просто покупают у барыги за углом то, что смогут найти, что им предложат. Я не призываю что-то приобретать, но если вы что-то употребляете, старайтесь покупать сами, непосредственно в онлайн-магазинах, которые не так уж сложно найти (о них говорят даже в новостях по ТВ). Это дешевле и безопаснее, чем покупать с рук. Каждый раз, прося у кого-то, вы подвергаете этого человека не меньшей опасности, чем себя.
Зима 2016-2017 года
В конце декабря старшую собаку парализовало, пришлось делать ей смертельный укол. Это было знаковое событие — моя собака умерла у меня на руках, уснула навсегда. Я успел с ней попрощаться и был этому рад. Попробовал отпроситься на дополнительный час прогулки, чтобы помочь маме похоронить собаку. Инспектор сказал, что не считает это важным, но я могу ходатайствовать об этом на суде. Я не стал упрашивать. У меня осталась одна молодая собака — с грустью я понял, что и эту после приговора, скорее всего, больше не увижу, потому срок мне грозит длиннее, чем собачья жизнь.
Отметил дома ещё один новый год. Гашиш курить перестал, надоело. Да и пора уже было собраться с мыслями, стать серьёзней. О незаконности курения я теперь не особо парился — судят меня совсем не за это, а за употребление я отсидел уже с запасом.
После очередного суда, 16 декабря, я дождался, пока ребят поведут грузить обратно в машину. В зале суда общаться запрещено, а на улице им можно было что-нибудь крикнуть. Конвоиры с собаками отодвинули всех провожающих на 20 метров, значит, ребят сейчас поведут. Увидев макушку Ивана я закричал:
— С юбилеем!
— С каким?
— 25-е заседание закончилось!
— И тебя с юбилеем!
Всё тянулось уже очень долго, заседания назначали редко. По разным причинам: то у кого-то отпуск, то командировка у судьи, да и выбрать удобный день для всех 7 занятых человек (5 адвокатов, судья и прокурор) было непросто. Видел я и другие мотивы этой затянутости — все эти люди получали за время деньги. Особенно выгодны проволочки для адвокатов. Мой адвокат обошелся в 150 тысяч рублей за полтора года, и это по общим меркам адекватная цена. Первый адвокат стоил ещё 50 тысяч. Но большинство адвокатов берут деньги даже за те месяцы, когда ничего не происходит, а за месяцы, в которые проходят заседания, берут больше. Есть и такие, кому нужно платить за каждое заседание, каждую подпись, каждый том дела. Вообще в этой тусовке все друг друга хорошо знают. Многие учились вместе — теперь формально по разные стороны, но в итоге всё равно делают одно дело. Вообще, все хорошие адвокаты — бывшие следователи или прокуроры. Получается, для них не так принципиально, на какой стороне быть — важнее, где лучше условия.
Арестовали меня органы правопорядка, пытали они же — правоохранители. С другой стороны был мой правозащитник. Удивительно, сколько людей охраняют и защищают мои права, спорят о них, и получают за это деньги, в то время как я уже полтора года ограничен в свободах и жду огромного срока в колонии строгого режима.
В суде начались прения. Я пришёл пораньше, в зале пока были только адвокаты. Вошёл прокурор — судя по документам, «заместитель прокурора г. Набережные Челны, советник юстиции О. Е. Ульянченко». Сел за стол, улыбнулся и спросил адвокатов: «Ну как, готовы? Никто не хочет целиком вину признать?». Сразу несколько человек ответили что-то в духе: «Шутите, признавать группу?», а адвокат Артура задала встречный вопрос:
— Вы не думаете, что обвинение им предъявлено слишком жестко, ведь очевидно, что организованной группы здесь нет? Вы сами верите, что молодых ребят может исправить большой срок в российской тюрьме?
— Ну, сами же всё понимаете, надо сажать, работать же надо как-то, — прокурор продолжал улыбаться. — Ну, не стреляют если, что поделать! Мы любим 228-ю статью. Как и 210-ю.
Ненадолго наступила тишина. Улыбающийся прокурор был первым человеком за полтора года, к которому я испытал отвращение. Я четко понял, что правоохранительная и судебная структура — это большой бизнес со своими правилами и порядками. Наркоманы являются основой этого бизнеса, прокурор это подтверждает. И этот человек обвиняет меня в «причинении вреда общественной нравственности».
Из всех людей, ответственных за моё положение, с которыми я столкнулся за всё это время, большинству я сочувствую. Некоторых мне жалко: они выполняли свою небольшую роль в системе, кто-то действительно верил, что борется со злом. Другие просто не задумывались и выполняли свою работу — зарабатывали деньги. Многие понимали, что происходящее не совсем правильно, но считали, что изменить что-то не в их силах. Только прокурор вызвал у меня настоящее отвращение — своими высказываниями, нескрываемым равнодушием, поведением и действиями. Это он подписывал наше обвинительное заключение и именно он отвечал за содержание и формулировки. Об этом ещё год назад говорил мне следователь, жалуясь, что две недели мучался, переписывая наше обвинительное заключение (его готовят перед отправкой дела в суд), и в итоге писал его с прокурором по телефону.
Начались прения По сути, это чёткое обозначение позиций защиты и обвинения: прокурор запрашивает наказание и приводит доказательства, адвокаты перечисляют доказательства линии защиты, подсудимые тоже могут что-то сказать, но обычно просто поддерживают слова адвоката. Мне прокурор запросил 14 лет лишения свободы в колонии строгого режима. На полгода больше Артуру. Ване — 13, 5 лет, Сагитову 10, а Васильеву — 4 года условно. По-моему, удивлены сроками были все, включая судью — он хоть и не показал вида, но попросил повторить сроки. После слов «доказательствами являются» прокурор перечислил 45 пунктов. Я считаю, что ни один из них не доказывает моей вины в тех преступлениях, которые мне вменяют, к тому же в качестве доказательств приведена откровенная ложь: например, что у меня на обыске «были обнаружены и изъяты приспособления для фасовки наркотических средств, а также оборудование для сбыта наркотических средств». Ничего похожего ни обнаружено, ни изъято не было и документы в деле это подтверждают. Возможно, прокурор просто ошибся, вписывая доказательства в обвинение и на его основании запрашивая мне 14 лет, но я думаю, сделал это специально, пустить судье пыль в глаза — вдруг поверит на слово.
Адвокаты отрицали обоснованность доказательств и формулировок обвинения, например, что использование личных телефонов для общения друг с другом меньше всего похоже на конспирацию, о которой красочно расписано в обвинении. В общем, перечислялось много одних и тех же фактов, многие по сути абстрактны, прокурор заявлял, что они доказывают вину, адвокаты утверждали, что они ничего не доказывают. Учитывая количество перечисленного, в голове оставалась каша. Закончили примерно за час, перерыв объявили больше, чем на месяц, но на этот раз уже было решено, что 10-го марта последнее слово, 13-го приговор.
14 лет — цифра была озвучена и не выходила из головы, злую шутку со мной играла математика — мне грозило не только 14 лет, но и, например, 168 месяцев или 5000 дней. Конечно, я понимал, и об этом говорили все, что 14 не дадут. Это тоже практика, называть большие цифры, потом уменьшать, потом ещё чуть, но много не уменьшат. Я читал немного об этом, психологически человека можно раздавить так, что он будет рад, что в итоге получил 10, по-настоящему рад получить 10 лет заключения. Старался не думать об этом.
Весна 2017 года
Было трудно, но я всё таки поверил, что последнее слово что-то значит для суда, может повлиять на его решение. Я видел в судье умного человека, пожалуй, самого умного из присутствующих в зале, поэтому писал текст своего выступления от всей души и всей логики, что у меня есть. Мои друзья в СИЗО тоже готовились — это было видно. Они говорили о пропаганде легких наркотиков в СМИ и массовой культуре, приводили в пример Константина Эрнста, который смеялся над шутками про наркотики в КВН-е на первом канале, объясняли, что такие вещи способствуют легкомысленному отношению, непониманию всей опасности. Говорили о нарушениях наших прав при следственных действиях, о том, что лишение свободы, особенно на большой срок, не соответствует целям наказания и человек, впервые совершивший ошибку и надолго попавший в преступную среду, хоть и осознает свою вину, рискует выйти с измененной системой ценностей. Объясняли, что раскаяние и желание никогда больше не совершать преступных действий наступает через полгода-год заключения, а следственный изолятор, в котором они уже провели полтора, по нормативам УИК является наиболее строгой мерой. Все говорили, что поняли, насколько наркотики плохи, и жалеют, что не поняли этого раньше, Сагитов ещё поблагодарил всех участников процесса за время, проведенное вместе и назвал помощницу судьи «восхитительной». Все просили дать им шанс, и объясняли, что хотят жить честной жизнью, создать «здоровую ячейку общества». Своё выступление я записывал на диктофон:
Сегодня 12 марта, воскресенье, солнечный весенний день. Утром гулял с мамой, другом и собакой по берегу Камы. Лёд начинает таять, солнце заставляет щуриться с непривычки. Приговор завтра. К тюрьме я особо не готовился, на оглашение пойду как обычно: в клетчатой рубашке, пиджаке и брюках-клёш. Дальше — время покажет. Днём навёл порядок в комнате, убрал подальше свои вещи. На столе остался только ноутбук, на котором и дописываю этот текст. Возникшая вокруг пустота отлично резонирует со внутренним состоянием, неестественную тишину иногда оживляет вой ветра за шторами.
За полтора года я многократно переживал один и тот же момент, сотни, тысячи раз. Момент, когда я выхожу из дома на приговор. Тысячи раз я видел слёзы мамы, слышал глубокий вздох отца. Этот момент ломал голову — вот я здесь, дома, и я ухожу, сам, осознанно, добровольно. И никто не знает, когда я вернусь; скорее всего, всё уже будет иначе, мир никогда не станет прежним.
Уже утро, 13-е. Ничего такого не ощущаю, немного тороплюсь дописать историю. Так и не спал сегодня, но не страшно — при любом раскладе выспаться я ещё успею. Просто решил, что не стоит принимать всё близко к сердцу. Знаю только, что этот день закончится, а потом будет следующий, а за ним — ещё один. Жизнь продолжается.
P.S. 13 марта 2017 года Набережночелнинский городской суд РТ признал виновным Веретенникова Е.А. в совершении преступления, предусмотренного
частью 3 статьи 30, пунктами «а, г» части 4 статьи 228.1 УК РФ,
и назначил ему наказание в виде лишения свободы
сроком на 7 (семь) лет 6 (шесть) месяцев
с отбыванием в исправительной колонии строгого режима.
Оригинал - nasvobode.com/
Адрес для писем:
422980, РФ, Татарстан, г.Чистополь, ул. К.Либкнета, 1, СИЗО-5
Веретенникову Евгению Андреевичу, 1990 г.р.
Бля,я понимаю, когда 10-летним пацанам втирают, что сдав подельника срок разделят на двоих, но чтобы здоровый лоб уже залетев не удосужился хотя бы прочесть УПК? 
) по сути вообще ничего не было. Его даже не били, просто потаскали по кабинетам и он подписал, все что ему дали. Он даже потерянные мусорами записи СД им вернул, без какой либо просьбы мусоров 
